- Найди, пожалуйста, точное и ясное определение того, что значит русский. Если национальность, то это таковой не существует уже как минимум полтыщи лет.
Лехтонен спрашивала точное и ясное определение того, что значит быть русским. Удивительно, что человек, называющий себя русским, не знает ответа на этот простой вопрос. Моя задержка с ответом была вызвана именно этим удивлением. Я хотел понять, откуда столько ненависти ко всему русскому в человеке, называющем себя русским.
Определений существует великое множество, но все положительные утверждения сводятся к одному единственному: быть русским значит быть православным. Это не означает, что православным не может быть грек, болгарин, копт. Очень даже может, как известно. Православным может быть даже и француз, и англичанин, и татарин… Такие факты тоже известны. Но вопрос стоит по-другому: что значит быть русским?
Другая разновидность «русского» человека – это «русский наизнанку».
Сюда можно записать многих богоборцев и атеистов. Многих русских, переходящих в ислам, а также, судя по всему новообращенных католиков. У многих таких людей не просто спокойное и соседское отношение к инославной религии, а прямо всеохватная ненависть или отчуждение («мне чуждо»).
Это заметно в том «внимании», которое проявляют они к Православию. Например, у Лехтонен: «Я пристально слежу за всем, что касается православия», «Я читаю документы ваших соборов, Синодов». Вроде бы ничего особенного. Кто-то читает статьи о рок-музыке, кто-то постановления соборов ПЦ.
Один философ так сказал об атеизме: «человек неверующий и изучающий историю религий подобен евнуху, сторожащему чужой гарем». В каком-то смысле, учитывая всю палитру «яростно-холодных» чувств к Православию, таких как Лехтонен можно отнести к точно таким же евнухам.
Но та же Лехтонен признается в том, что Православии «это совершенно чуждая для меня среда», а в католицизм она «входила ярой противницей православия как такового. Меня все отталкивало и все возмущало», но продолжает она «католики научили меня ценить, уважать и понимать православную традицию».
Интересно, что Лехтонен несколько раз говорит о Православии не как о христианской вере, а как простой традиции «византийского богослужения, византийской архитектуры, и византийский способа мышления». Т.е. для нее Вселенское Православие – это вопрос формы, которую она «холодно и равнодушно» понимает.
Что и говорить, такое отношение (от ярого противления и возмущения до «холодно и равнодушно») к Православию очень распространено среди католиков. Это одна из причин, по которым затруднен диалог и невозможно объединение Католической Церкви с Православной Церковью. Согласитесь, если ваш оппонент с самого начала отказывается вести диалог на равных, вместо этого постоянно напоминая вам о вашем обрядоверии и пр. и пр., то говорить снизу вверх просто бессмысленно. Имеет смысл подождать, когда он спуститься с небес на землю.
* * *
Итак, что же значит быть русским сегодня. На этот вопрос лучше всего ответил А.Солженицын. Я не согласен лишь с некоторыми его положениями. Мне кажется, что сейчас формируется новый тип русского человека-евразийца. Трудность для каждого живущего в России заключается в том, что необходимо примирить в себе очень разные вещи: православие (14-17 вв), имперскость (18- нач.20 вв), социализм (1917-1991) и демократию (1993-2006). Не все с этим справляются и не все с этим справятся. Я считаю, что в этом главная причина высокой смертности нашего населения.
Не считаю я также, что некоторые описываемые Солженицыным черты русского народа остались в прошлом.
В остальном же я солидарен с Александром Исаевичем.
А. Солженицын. «Россия в обвале» 1997 год.
29. Характер русского народа в прошлом
Допустимы ли какие бы то ни было суждения о нации в целом? Да ведь мы с лёгкостью высказываем суждения о человечестве в целом, о "женщинах вообще", о "молодёжи вообще", о крестьянах, о горожанах, -- и хотя всякий раз нам справедливо возразят, что есть [разные,] -- но мы же и понимаем, что всюду разнообразие, и всякое обобщающее суждение не полноохватно, его надо высказывать с осторожностью, -- однако оно имеет весомый смысл. Никак не сплошь по каждой личности, но народные характеры {159} существуют несомненно. Они создаются наслоением опыта народной истории, традиций, обычаев, мировосприятия.
В современном этнологическом словаре прочтем, что национальный характер --
это совокупность специфических психологических черт, которые проявляются в
способе поведения, в образе мыслей, в складе ума. (Разумеется, средь них есть и
общечеловеческие черты, а иные особенные черты встречаются и у других наций.)
И как судьба человека во многом определяется его характером, его личностью
-- так и судьба народа.
Явное отличие всей атмосферы жизни в России и русского характера от
западного неоднократно отмечено в наблюдениях приезжавших иностранцев,
участивших в XVI-МХ веках. Россия оказалась -- и Западу долго "этого допустить
было невозможно" -- "целый [мир, единый] по своему началу", "живущий своей
собственной органической самобытной жизнью" (Ф.Тютчев).
Откуда же возникла столь резкая разница? Только ли от более восточных
меридианов? от соседства с агрессивно кочевыми народами? от обширности наших
просторов, от наших лесов и степей? В объяснение особенностей русского характера
выдвинуто и такое. Что в отличие от многих этносов, живших замкнутой
кровнородственной общиной, -- у наших славянских предков (кроме полян) община
была территориальной. (Славянские племена и назывались по местам обитания, а не
по имени предка, как, например, у германцев.) В ней всякий посторонний, кто
поселялся, и даже бывший раб, не считался чужим, мог включиться в общину и
жениться тут. Не было закрытости {160} рода-племени, лишь единство "родной
земли". Отсюда -- всеоткрытость русского характера, лёгкая ассимиляция других
народов. (Для дальнейшего отметим ещё важное отличие: главный признак славянской
системы был препоручение власти снизу вверх, "славянские племенные союзы IX в.
... были государства, построенные снизу вверх".)*(1)
Позже очень, очень многие черты русского характера определились
православием. "Все народные начала, которыми мы восхищаемся, почти сплошь
выросли из православия" (Достоевский). Не меридианы, нет: ведь это же самое
православие отделило нас от мусульманского и буддийского Востока. (Сказалось,
конечно, и обратное влияние: восточнославянского характера на формы усвоенного
православия: тут -- отличие от греков.)
Говоря о прошлых веках, мы, разумеется, имеем в виду более всего характер
крестьянский, то есть подавляющей тогда части народа. Да вот, наглядное:
-- доверчивое смирение с судьбой; любимые русские святые -- смиренно-
кроткие молитвенники (не спутаем смирение по убежденью -- и безволие); русские
всегда одобряли смирных, смиренных, юродивых;
-- сострадательность; готовность помогать другим, делясь своим насущным;
-- "способность к самоотвержению и самопожертвованию" Тютчев тоже объяснял
православными истоками;
-- готовность к самоосуждению, раскаянию -- и публичному; даже
преувеличение своих слабостей и ошибок: {161}
-- вообще вера как главная опора характера; роль молитвы; "Русский человек
не способен обходиться без сердечного общения с Богом" (Л. Тихомиров);
Отсюда и пословицы (жизненные правила! законы поведения), подобные таким:
[Бедность -- не порок.
Покорись беде -- и беда покорится.
Больше горя -- ближе к Богу.
Терпение лучше спасения.]
И немало подобных, можно выписывать страницами. (Западному уму трудно
принять такую линию поведения.) А ступая в продолжение этого мирочувствия:
-- лёгкость умирания: эпическое спокойствие в приятии смерти (Л. Толстой,
да у многих русских авторов);
-- наконец: непогоня за внешним жизненным успехом; непогоня за богатством,
довольство умеренным достатком. Пословицы вроде:
[Кто малым не доволен, тот большого не достоин.
Шире себя жить -- не добра нажить.]
Но если цель жизни -- не материальный успех, то -- в чём она? В
сегодняшнем заблудшем человечестве мы не слышим вразумительного ответа на этот
неуклонимый вопрос, цель -- затуманилась, люди всё более живут [лишь бы жить,] а
где и: лишь бы существовать.
Не случайно у нас родилось, кроме "истины", ещё отдельное (и почти
непереводимое) слово "правда": тут -- и истина, тут -- и личная нравственность,
тут -- и общественная справедливость. Нет, далеко не праводность {162} жизни, но
широко разлитая [жажда праведности.]
А само собою, и не в связи с христианской верой, не раз выпукло
проявлялись в русском характере и черты прирождённые, отродные (не охватить и не
процитировать всего, кем-либо наблюдённого, отмеченного):
-- открытость, прямодушие;
-- естественная непринуждённость, простота в поведении (и вплоть до
изрядной простоватости);
-- несуетность;
-- юмор, в большой доле; многогранно и выразительно сверкают им русские
пословицы;
-- великодушие; "русские -- люди непрочной ненависти, не умеют долго
ненавидеть" (Достоевский);
-- уживчивость; лёгкость человеческих отношений; "чужие в минутную встречу
могут почувствовать себя близкими" (Г. Федотов);
-- отзывчивость, способность всё "понять";
-- размах способностей, в самом широком диапазоне; "широкий, всеоткрытый
ум" (Достоевский);
-- широта характера, размах решений:
[Чем с плачем жить, так с песнями умереть.]
Не согласен я со множественным утверждением, что русскому характеру
отличительно свойственен максимализм и экстремизм. Как раз напротив: подавляющее
большинство хочет только малого, скромного.
Однако -- всякий характер на Земле противоречив, даже может совмещать
полные противоположности, тем более -- у разных лиц; так не удивимся в
дальнейшем перечне свойств как бы противоречию сказанному. {163} Известный наш
педагог С.А. Рачинский указывал, что один и тот же носимый в душе нравственный
идеал -- "в натурах сильных выражается безграничной простотой и скромностью в
совершении всякого подвига", а "в натурах слабых влечёт за собой преувеличенное
сознание собственного бессилия". А Чехов отметил так ("На пути"
: "Природа
вложила в русского человека необыкновенную способность веровать, испытующий ум и
дар мыслительства, но всё это разбивается в прах о беспечность, лень и
мечтательное легкомыслие." Какие знакомые нам, сколько раз виденные черты...
Нечёткие, нетвёрдые контуры характера -- да, это у нас есть.
Последний французский посол в дореволюционной России, долго в ней живший
Морис Палеолог, оставил нам тоже немало метких наблюдений. Воображение русских
не рисует отчётливых очертаний, вместо понимания реальности -- грёзы. Русские
много думают, но не умеют предвидеть, бывают застигнуты врасплох последствиями
своих поступков. Утешение "ничего" как черта национального характера, способ
умалить цель, признать тщету всякого начинания -- самооправдание, извиняющее
отказ от стойкого проведения своих намерений. Быстрая покорность судьбе,
готовность склониться перед неудачей.
В.Ключевский: "Мы работаем не тяжем, а рывом", -- хотя рыв часто могучий.
Труд русского человека лишён упругого равномерного напряжения; нет методичности
и размеренности" (С.С.Маслов, общественный деятель, XX век). Равномерной
методичности, настойчивости, внутренней дисциплины -- болезненнее всего не
хватает русскому характеру, это, может быть, главный наш порок. (Уж не
опускаемся здесь до расчеловечения -- безоглядного распущенного {164} пьянства.)
Мы часто не собраны всей нашей волей к действенному стержню. Да и самой-то воли
порой не хватает.
Из названных качеств проистекло, однако, и
-- всеизвестное (худо знаменитое) русское долготерпение, поддержанное
телесной и духовной выносливостью. (Отметим: терпение это веками держалось даже
больше на смирении, чем на страхе перед властвующими.)
Веками у русских не развивалось правосознание, столь свойственное
западному человеку. К законам было всегда отношение недоверчивое, ироническое:
де разве возможно установить заранее закон, предусматривающий все частные
случаи? ведь они все непохожи друг на друга. Тут -- и явная подкупность многих,
кто вершит закон. Но вместо правосознания в нашем народе всегда жила и ещё
сегодня не умерла -- тяга к живой справедливости, выраженная, например,
пословицей: Хоть [бы все законы пропали, лишь бы люди правдой жили.]
Сюда примыкает и вековое отчуждение нашего народа от политики и от
общественной деятельности. Как отметил Чаадаев, по русским летописям
прослеживается "глубокое воздействие власти... и почти никогда не встретишь
проявлений общественной воли". Как трава нагибается от сильного ветра, а потом
распрямляется без вреда для себя -- так народ, если удавалось, переживал,
пережидал эти "глубокие воздействия власти", не меняя веры и убеждений. "Русский
дух больше вдохновлялся идеей правды Божьей на Земле, нежели -- получить внешнюю
свободу" (С.Левицкий, философ, XX век). Тем более -- не стремился к власти:
русский человек сторонился власти и презирал её как источник неизбежной
нечистоты, соблазнов {165} и грехов. В противоречие тому -- жаждал сильных и
праведных действий правителя, ждал чуда. (В наш удельный период многократно
видим, как масса зависит от князя,, вся направляется им, куда он повернёт, на
войну так на войну.)
Отсюда проистекла наша нынешняя губительно малая способность к объединению
сил, к самоорганизации, что более всего вредит нам сегодня. "Русские не способны
делать дела через самозарождённую организованность. Мы из тех народов, которым
нужен непременно вожак. При удачном вожаке русские могут быть очень сильны...
Трудно служить России в одиночку, а скопом мы не умеем" (В.В.Шульгин).
И на то есть пословица: [Сноп без перевясла -- солома.]
Так создаётся беспомощность и покорность судьбе, превосходящая все
границы, -- вызывающая изумление и презрение всего мира. Не разобравшись в
сложной духовной структуре, -- из чего это проистекло, как жило, живёт и к чему
ещё нас выведет, -- бранят нас извечными рабами, это сегодня модно, повсемирно.
30. Эволюция нашего характера
Разумеется, национальный характер не остаётся вечно постоянным. С течением
веков, а когда и десятилетий, он меняется в зависимости от окружающей среды и
питающего душу ландшафта, от происходящих с народом событий, от духа эпохи,
особенно резкой в изломах. Менялся и русский характер.
Наша Смута XVII века хотя и рассвободила к разбойным и жестоким действиям
какую-то динамичную {166} прослойку народа, особенно казачество, но не раскачала
народных нравственных основ, сохранившихся здоровыми.
Много глубже и неотвратимей сказался религиозный Раскол XVII века.
Расколом была произведена та роковая трещина, куда стала потом садить дубина
Петра, измолачивая наши нравы и уставы без разбору. С тех пор долго, устойчиво
исконный русский характер сохранялся в обособленной среде старообрядцев -- и их
вы не упрекнёте ни в распущенности, ни в разврате, ни в лени, ни в неумении
вести промышленное, земледельческое или купеческое дело, ни в неграмотности, ни,
тем более, в равнодушии к духовным вопросам. А то, что третий век мы наблюдаем
как "русский характер", -- это уже результат искажения его жестоко бездумным
Расколом, от Никона и Алексея Михайловича, затем от жестоко предприимчивого
Петра и костеневших его наследников…
… Селективным [противоотбором,] избирательным уничтожением всего яркого,
отметного, что выше уровнем, -- большевики планомерно меняли русский характер,
издёргали его, искрутили. Об истаянии народной нравственности под большевицким
гнётом я достаточно написал и в "Архипелаге" (Часть IV, гл. 3), и во многих
статьях. Повторю здесь кратко-перечислительно. Под разлитым по стране
парализующим страхом (и отнюдь не только перед арестом, но перед {170} любым
действием начальства при всеобщем бесправном ничтожестве, до невозможности уйти
от произвола сменою местожительства), при густой пронизанности населения
стукаческой сетью, -- в народ внедрялась, вживалась скрытность, недоверчивость -
- до той степени, что всякое открытое поведение выглядело как провокация.
Сколько отречений от ближайших родственников! от попавших под секиру друзей!
глухое, круговое равнодушие к людским гибелям рядом, -- всеугнётное поле
предательства. Неизбежность лгать, лгать и притворяться, если хочешь
существовать. А взамен всего отмирающего доброго -- утверждалась
неблагодарность, жестокость, всепробивность до крайнего нахальства. Как сказал
Борис Лавренёв (ещё в 20е годы, после гражданской войны):
"Большевики перекипятили русскую кровь на огне." Было, было -- и это ли не
изменение, не полный пережог народного характера?!
Советский режим способствовал подъёму и успеху худших личностей.
Удивляться другому: что добрая основа ещё во стольких людях сохранилась. И
удивиться, что наш народ ещё не был необратимо подорван, иначе откуда взялись бы титанические силы на советско-германскую войну?
… Страшнее массовой нищеты -- от гай-чубайской "реформы" настигло наш народ
ещё новое духовное разложение. А самые смирные, трудолюбивые, доверчивые --
оказались самыми не подготовленными к этому мощному дыханию Распада. И
остаточному, ещё не вовсе погубленному народному характеру -- чем загородиться
от этого Распада? Какими остатками великодушия? живого сочувствия к чужой беде
(когда и сам там)? готовности идти на помощь (когда и самому худо за край)? А
главное, главное -- как от этого разлагающего, наглого, всепобедительного
тлетворства защитить детей?
Давние черты русского характера -- какие добрые потеряны, а какие уязвимые развились -- они и сделали нас беззащитными в испытаниях XX века.
И наша когдатошняя всеоткрытость -- не она ли {172} обернулась и лёгкой сдачей под чужое влияние, духовной бесхребетностью? Не она ли обнажилась и во внутренней неслитности, расчуждённости средь нас самих? так горько сказалась недавно на отталкивании наших беженцев из республик. Поражает это бесчувствие русских к русским! Редко в каком народе настолько отсутствует национальная
спайка и взаимовыручка, как отсутствует у нас. Может быть -- это только нынешний
распад? или свойство, врезанное в нас советскими десятилетиями? Ведь были ж у
нас веками дружнейшие братские артели, была живая общинная жизнь, может быть,
это восстановимо?
Между тем нам мало только лишь восстановить народное здоровье. По высокой
требовательности наступающего электронно-информационного века нам -- чтобы что-
то значить среди других народов -- надо суметь перестроить характер свой к
ожидаемой высокой интенсивности XXI столетия. А мы за всю свою историю -- ой не
привыкли к интенсивности.
Русский характер сегодня -- весь закачался, на перевесе. И куда склонится?
31. Да быть ли нам русскими?
Кажется, изложение уже давно требует уточнить: кого мы понимаем под словом
"русские". До революции слово это употреблялось как соединённое название трёх
восточно-славянских народов (великороссов, малороссов и белорусов). После
революции -- взамен упразднённых великороссов. (Отупение в собственном языке уже
давно увело нас от выразительных слов "руссы", "русичи", а именование
"великороссы" нам теперь и не по шапке.) По содержанию же мы понимаем {173} под
этим словом не непременно этнически русских, но тех, кто искренно и цельно
привержен по духу, направлению своей привязанности, преданности -- к русскому
народу, его истории, культуре, традициям.
В конце 1919, в предгибельном отступлении Добровольческой Армии, генерал
Пётр Врангель воззвал к ней: "С нами тот, кто сердцем русский." Точнее не
скажешь. Национальность не непременно в крови, а в сердечных привязанностях и
духовном направлении личности. Это особенно влиятельно сказалось на составе
народа русского: веками быв в государстве народом [объемлющим,] он становился
также и [творимой нацией:] многие из тех иноплеменников, кто состоял на
российской государственной службе или жизненно, надолго окунался в русскую
культуру и быт, -- становились подлинно русскими по душе.
Впрочем: ещё отпустят ли нам право называться "русскими". В сегодняшних
эфирно-газетных средствах -- никогда не встретим истолкование событий, понимание
перспектив -- с собственно русской точки зрения. Мы дожили до того, что
словоупотребление "русский" как бы -- под моральным запретом, оно уже кажется
дерзким вызовом: а что мы хотим этим "выразить"? от кого "отгородиться"? а как
же, мол, остальные нации? Но остальные нации держатся за свои наименования
увереннее нас. Сегодня -- и особенно официально -- пытаются внедрять термин
"россияне". Смысловая клетка для такого слова есть, да, как соответствующая
необходимому прилагательному "российский". Однако слова этого не услышишь ни в
каком простом, естественном разговоре, оно оказалось безжизненно. Ни один {174}
не-русский гражданин России на вопрос "кто ты?" не назовёт себя "россиянином", а
с определённостью: я -- татарин, я -- калмык, я -- чуваш, либо "я -- русский",
если душой верно чувствует себя таковым. И в остатке -- расплывчатое "россияне"
достаётся нам в удел разве что для официальных холодных обращений да взамен
полного наименования гражданства. Но никогда нам не определиться и не понять
самих себя, если примем негласный запрет называть себя "русскими".
Помимо общечеловеческих ценностей существуют -- как их составная часть --
ценности национально-культурные, и в них нельзя отказать ни одной нации.
Этот раздел начат вопросом: "Быть ли нам, русским?" Такой вопрос
подавляется уже 80 лет: то он "мешает интернациональному воспитанию", то
"препятствует проведению демократических реформ". А вопрос грозно высится:
существовать ли русским и далее на Земле? Близкая новая перепись, 1999, уже
несомненно покажет резкое падение нашей численности. Главное -- от прямого
вымирания и упадка рождений. И разве возьмётся российское государство поддержать
русскую демографию? на это нужно и заботливое сердце, и большие средства, -- да
уж теперь на десятилетия. (Статистическое падение численности усилится и тем,
что не-русские, кто прежде записывались "русскими", теперь возвратятся в свою
национальность; да немало и русских, владеющих местными языками, выбудут из
русских.)
Однако, беспощадный указатель, вопрос поворачивается стрелкой и так: {Быть
ли нам русскими?} Если и выживем телесно, то сохраним ли нашу русскость, всю
совокупность нашей веры, души, характера, {175} -- наш континент во всемирной
культурной структуре? Сохранимся ли мы в духе, в языке, в сознании своей
исторической традиции?
Перед сохранением русских как единого народа ныне выросло много
препятственных условий. И первое средь них: судьба нашего юношества. Будет ли
наша школа -- средоточием русской культуры? Обеспечит ли она её преемственность,
живость исторической памяти и самоуважение народа?
Едва отделились республики СНГ -- они тотчас перестроили школы свои на
сугубо национальный лад. Теперь и российские автономии деятельно устраивают свои
национальные школы. Также -- и некоторые нации в России, не имеющие своей
автономной территории. (В одной Москве уже много таких школ: есть еврейские,
армянские, грузинские, татарские, литовская и др.) Однако к русским уже наперёд
раздаются осадительные окрики: не [шовинизмом] ли диктуются "задачи 'глубокого
освоения ребёнком неискажённого русского языка, русской истории и русской
гуманитарно-философской культуры'"?*(1)
… А по пакту ООН родители имеют право дать своим детям и религиозное
воспитание. И даже в сегодняшних зачатках в России мы уже наблюдаем возникшие
там или здесь, очень редкие, через большие трудности, [православные гимназии --
с] попытками построить и православный внутришкольный быт. По условиям нынешнего
века, может быть, не столь действенно прямое преподавание вероучительных
предметов, сколь общая охватывающая атмосфера преподавания всех предметов
гуманитарного, эстетического и даже естественного циклов. (Да ведь едва ли не в
каждом изучаемом в школе предмете может сквозить если не религиозный, то
нравственный смысл изучаемого.)
___
32. Православная церковь в это смутное время
… Ныне на территории России ведётся активная "миссионерская" или даже
пропагандистская деятельность инославных, иноверных и сектантских проповедников,
изобилующих денежными средствами, подавительными в сравнении с нищетой нашей
Церкви. Все эти проповедники (и даже организаторы образования и воспитания
нашего юношества!) настаивают на своём [юридическом] праве на то. Допустим. Но
юридическая ступень суждений -- весьма невысокая ступень: [юридизм] изобретен
как тот лшншиольный порог нравственных обязательств, без которого и ниже
которого человечество может опуститься в животное состояние.
Однако ни исторически, ни мирочувственно, ни культурно, ни в душевном
строе, ни бытийно -- эти проповедуемые варианты не могут заменить нам
православия. Уже сложилось так, что 1000 лет наш народ рос и жил именно в
православии. И не пристало нам теперь от него отшатываться, но прилагать его в
благоразумии, в чистоте, при грядущих и новых соблазнах ещё и XXI века.
Сегодня, пусть несовершенные, но всё же весьма скромные государственные
меры к защите традиционных в России религий вызвали гневную газетную волну
(разумеется, радостно подхваченную радиостанцией {185} "Свобода"
-- но не
против этих всех религий, нет, тут не атеизм, а именно и только против
православия: нам грозит "православизация всей страны", "казарменное
православие". "Патриарх систематически сращивает патриархию с МВД". И даже
такое: эта Церковь "тоталитаризм впитала как материнское молоко", она -- "один
из рычагов отката общественного сознания", предсказываются ей "скандальные
разоблачения", "не исключая сотрудничества Церкви с криминальными структурами".
Да что там! да в духе той запредельной развязности, какая числится высшим стилем
нынешней российской прессы: даровано "Патриархии право первой ночи", "сегодня
нами правит не Ельцин, а Алексий II".*(1)
Из тех, кого в безгласное время миновало красное копыто, -- теперь, в
гласной России, глумятся над православием, над всяким несовершенным проявлением
веры, и у них не встречают уважения десятки тысяч мучеников, потоптанных теми
копытами. Смутен же обрыв Тысячелетия христианства на Руси.
Но тем сложней положение думающих, ищущих епископов, священников:
церковные формы не могут костенеть вторую Тысячу лет, они сами просятся к
развитию, к утончению в подвижной, бурной эпохе. А круги, пребывающие в застылой
недвижности, то и дело "смиряют" их, осаживают. И -- что делать? Открытый спор,
распрямление встречают оценку "духовного бунта", а главное -- вносят в Церковь
дух раскола? десятижды нежеланный при этой внешней яростной атаке. Но как
тревожно, как угнетает опасная возможность, что ответом станет -- самозакрытие,
цепенение Церкви. {186}
А в сегодняшней разгромленной, раздавленной, ошеломлённой и развращаемой
России -- тем видней: вне духовной укрепы от православия нам на ноги не встать.
Если мы не бессмысленное стадо -- нужна же нам достойная основа нашего единства.
Преданно и настойчиво нам, русским, следует держаться за духовный дар
православия -- уж видно, что из наших последних, теряемых даров.
Именно православность, а не имперская державность создала русский
культурный тип. Православие, сохраняемое в наших сердцах, обычаях и поступках,
укрепит тот духовный смысл, который объединяет русских выше соображений
племенных. Если в предстоящие десятилетия мы будем ещё, ещё терять и объём
населения, и территории, и даже государственность -- то одно нетленное и
останется у нас: православная вера и источаемое из неё высокое мирочувствие.
* 1. "Общая газета", 31.12.1997, с. 10.